Мы были тогда в «глубоком застое», в той, как мне сейчас кажется, замечательной, но холодной и беззаботной стране, которая называлась СССР. Мой близкий студенческий друг времен не очень «глубокой оттепели» Владимир Яковлевич работал главным художником в организации, которая вроде называлась «Дирекция международных выставок книг». Директором в той организации работал отец двоих мальчиков-близнецов, которые играли в фильме с названием, связанным с электроникой (я не смотрел).
Дирекция располагалась на Трифоновской улице и после каких-нибудь, как бы сейчас назвали, «корпоративных вечеров» мой друг с группой художников и архитекторов заходил в мою архитектурную мастерскую на проспекте Мира на мансардном этаже "сталинского дома".
Как-то зимой вечером я задержался в мастерской и никого не ждал, но вдруг раздался стук в дверь. Открыв, я увидел моего обычно жизнерадостного друга не в очень привычном для него состоянии. Одновременно мой взгляд уловил несколько нехарактерных для его облика деталей. Прежде всего: сопля висела сантиметра на два ниже рта, но, зацепившись за ус, описывала замысловатую кривую, сотрясаясь от дыхания, и делая небезуспешные попытки зацепиться еще и за бороду. Лицо было мокрое от слез, хотя по моей информации, в этот день у него была сдача объекта, и лицо его должно было быть покрыто следами женской косметики или на худой конец аплодисментами (но не слезами же)?
Вы простите меня, мой дорогой читатель (если он, конечно, найдется). Далее, описывая меру длины или расстояния, обозначать их не в миллиметрах, как это привычно для нас, архитекторов, а в сантиметрах или, на худой конец, метрах – так проще.
Одна из «ушей» ушанки лежала (или лежало) там, где она и должна лежать в «собранном состоянии», но другая занимала строго перпендикулярное положение к вертикальной оси лица, зато шнурок от него - параллельное. Но все эти детали полная ерунда по сравнению с предметом, который был у него подмышкой. Это была очень длинная среднеазиатская дыня. Эта деталь привлекла мое внимание не потому, что совершенно не сочеталась с состоянием владельца, но еще и потому, что пробудила во мне не очень приятные воспоминания, я бы даже сказал, очень неприятные. Один мой знакомый «кинематографист» из Средней Азии как-то явился ко мне с такой дыней и прожил у меня больше месяца и исчез незаметно, прихватив с собой кое-что. Я и до того не особенно любил этот продукт, но после этого случая не ем вообще. Пора вернуться к моему другу - он весь дрожал и в основном молчал. На мои вопросы относительно вариантов обстоятельств, которые могли привести его в подобное состояние, он отвечал коротко: «Нет, хуже». И наконец с долей страха я спросил его, не случилось ли что с родителями? Он повторил: «Нет, хуже». «Володя, что же может быть хуже?». Но ответа я не получил, и после длительного молчания он начал свое «печальное» повествование.
Он рассказал про банкет, про количество выпитого, и, наконец, про незапланированное и неожиданное возвращение домой. О подобных обстоятельствах рассказывают в многочисленных анекдотах.
Да что там анекдоты? Я попадал в подобную ситуацию несколько раз, но как ни странно, обошлось без рукоприкладства. Правда один раз было на грани. О двух случаях мне хотелось бы рассказать. Я был в гостях у моей давней и хорошей знакомой, преподавательницы музыкального среднего заведения в Подмосковном городке. Была зимняя и очень холодная ночь, и как в анекдоте неожиданно явился он и не откуда-нибудь, а прямиком из клиники неврозов. Он меня знал заочно по фото, которое висело на ее музыкальном инструменте. А я много слышал о нем, как о талантливом музыканте. Я, пожалуй, пропущу большой отрезок этой банальной ситуации. Мне было деваться некуда. Было далеко и очень холодно и транспорт не ходил. В итоге мы с музыкантом оказались на кухне за чашечкой чая. Чтобы как-то поддержать разговор, я спросил у этого симпатичного человека, попадал ли он когда-нибудь в подобную ситуацию. «Конечно, и неоднократно и с разными женами, но, опять-таки, не в вашей роли, а в своей же, и если мне суждено пережить это снова, то я не хотел бы поменять свою роль, ибо это опасно для жизни.»
Я консультировал и помогал дипломнице МАРХИ проектировать театр. Было уже очень поздно и она любезно предложила остаться. Я согласился, тем более, я чуть-чуть выпил и не хотел рисковать, садясь за руль. Пока мы работали, муж ее звонил через определенный промежуток времени и требовал словесных доказательств в любви. Он ночью дежурил в больнице. Смыв карандашную и угольную пыль в душе, я лег в дальней комнате, где мне собственно постелили и видимо сразу уснул. Проснулся я от шума, ко мне врывается бледный, маленький, трясущийся молодой человек и почему-то протягивает мне руку для знакомства, дурак какой-то, нашел место для знакомства. Я попросил его покинуть помещение, чтобы я мог одеться. Я долго искал свое самое нижнее белье, то есть трусы, но не мог найти, и я оделся без них. Выхожу в прихожую и застаю следующую картину: стоит бледный молодой человек и нервно курит, а рядом стоит улыбающаяся Вера, а на стене над ними на оленьих рогах висят мои трусы. Я спросил у Веры надо ли мне остаться для разъяснения ситуации, но она сказала,- «Да не, мы разберемся». Над головой врача я снял свои трусы с оленьих рогов, сунул в карман и уехал. Я никак не мог понять, как мои трусы оказались на оленьих рогах. На следующий день Вера позвонила и рассказала, что это она их повесила на оленьи рога, на видное место, чтобы я их не забыл утром. Я одел халат, а их забыл в ванне. А муж приехал, бросив дежурство, потому что ему показались не очень убедительными телефонные доказательства любви. После длинного отступления от темы вернемся к моему другу.
Незапланированное потому, что он жил в подмосковном городке и в этот вечер не должен был ехать домой. Но после выпитого немалого количества «лимонной» и «посольской», и после того, как был отвергнут молодой художницей (об этом я узнал позже и не от него) им овладела необъяснимая тяга к родному «очагу» и к непорочной жене, к которой он вдруг почувствовал тягу, которую он испытывал в начале.
Но, о ужас!!! Вернувшись домой, он застал свою супругу в ванной с одним очень недостойным типом, который, схватив топор, который в тот момент почему-то находился в ванной, как тот рояль в кустах, погнал моего друга в «хрущевскую» прихожую, коридор, который по недоразумению назывался прихожей. Недостойный и голый тип то поднимал топор для нанесения удара, то опускал ниже с той же целью. Обернувшись в полотенце, выходит из ванной супруга и говорит: «Уходи, теперь у тебя ничего нет, теперь все наше добро принадлежит ему» - говорит она и показывает на этого очень невзрачного и недостойного типа.
После услышанного мне почему-то стало легко, ибо я ожидал гораздо худшего, а легко потому, что я был в курсе их отношений, они часто и по дурному мучали друг друга. Порой ложась спать, свою кровать с незащищенной стороны обкладывал несколькими рядами стульев, опасаясь того, что она исполнит свои угрозы и лишит его «мужских достоинств». Он надеялся, что когда она будет преодолевать многорядные препятствия, он проснется и сумеет защитить свое "достоинство". Я был в курсе этих угроз и, зная ее очень хорошо, не сомневался, что она слов на ветер не бросает, и в любой момент приведет «приговор» в исполнение. Это я ему советовал привязать все стулья и все ряды между собой проволокой, чтобы нельзя было тихо их отодвинуть. После моих мрачных ожиданий мне стало совсем легко на душе, поскольку я тогда считал, что им давно пора расстаться. Но в то время это было не так-то легко сделать, ибо возникал тот самый «квартирный вопрос», о котором говорил классик.
Хохот, который назревал внутри меня и сдерживался с трудом, вырвался, когда мой взгляд уловил дыню. И этот ненавистный мною предмет в сочетании с глупой, с соплями физиономией моего друга, это эмоциональное проявление я был не в силах удержать. Когда я представил ситуацию, при которой после страшных угроз с топором мой дорогой друг не мог оставить этому недостойному типу дыню, которую после банкета преподнесли ему среднеазиатские художники, самое ценное, что они традиционно дарили. Нет, не мог он этого себе позволить, и в этих трудных и угрожающих его жизни условиях ему все-таки удалось в последний момент при поднятом над ним топоре, забрать дыню. Смех усиливался еще и оттого, что я никак не мог себе представить последовательность событий. Перебирая в мозгу вариации последовательности событий, я не мог понять, к примеру, когда он вошел в квартиру, разделся, или нет? В ванную он вошел в пальто с дыней? А если разделся, как
же под угрозой топора он успел схватить ее? И перебрав в воображении все эти сцены в сочетании с его, в тот момент, нелепой физиономией усиливали мой неконтролируемый и не менее глупый хохот.
Но наконец, успокоившись, я открыл коньяк, положил фрукты на стол и все, что бог послал в тот момент, предложил выпить. Мое предложение было принято с воодушевлением и с некоторой долей энтузиазма. Попытка разрезать дыню мною категорически была отвергнута. После второй выпитой рюмки на его лице появилось трудноуловимое подобие улыбки, но от этого она не становилась менее глупой. Осознав все оттенки этого происшествия и его открытый для меня образ, я ему говорю: «Мерзавец, ты по пьянке вошел в роль этакого безгрешного и непорочного субъекта, и так сильно вжился в этот образ, что никак не можешь из нее выйти. Может быть, ты нашел бы понимание и сочувствие в другом месте, кобель несчастный . Но при мне-то, может быть, тебе пора выходить из этой роли? После сказанного мною улыбка на его лице стала более отчетливой, но не менее глупой. Я продолжал: «Ты не ангел, а она, быть может, да я даже уверен, совершила это впервые в жизни от постоянных ожиданий, от ревности и т.д.
После долгих разговоров мы утомились, и я предложил ему лечь спать в моей секретной комнатушке и добавил: «Утро вечера мудренее», а сам собирался ехать домой. Он отказался от моего предложения и говорит: «Нет, я сейчас поеду к одному милому существу, которая ждет меня всегда, в любое время года, дня и ночи. И я знаю, нет, я уверен, если я уеду надолго куда-нибудь, то даже пояса верности не понадобится. «Ну вот, теперь ты мерзавец вдвойне», - сказал я ему. Провожая его с дыней, уже на лестнице я ему сказал: «Я дверь не закрываю, чем черт не шутит. Но если вдруг вернешься, хотя это маловероятно, приходи один, без дыни. Я сильно утомился и лег спать. Проснулся я от громкого хохота, открыл глаза и увидел знакомую картину - все было как прежде: и шапка, и дыня, но не было соплей и слез… он повторял с нервным смехом: "Вот так я за ночь дважды осиротел".
С тех пор прошло очень много времени. Позже он помирился с этой дамой (с милым существом) и женился на ней, и я снова был свидетелем, а потом еще был свидетелем на свадьбе, а в другой раз я уже отказался, поскольку надо было ехать свидетельствовать в другой город.
Мой друг, хоть он уже и не совсем молод, но свои обязательства перед своим потомством и родными старается выполнить. Он стержень. Недавно он позвонил мне и сообщил очень печальную новость. Он много лет не виделся со своей первой женой. Позвонила их дочь и сообщила о желании матери увидеть его. когда он приехал, оан уже была при смерти. Умирая, она взяла его руку и сказала: «Никогда никого не любила, кроме тебя». Это было очень похоже на нее. Мы когда- то дружили с ней и однажды она совершила не очень хороший поступок. Увидев меня в доме архитектора, лет десять тому назад, она поцеловала меня, заплакала и много раз повторила: «Ты прости меня за все». Было ощущение, что она прощается навсегда. Эту красивую сильную и гордую женщину звали Ольга
Рябинина. И то, в чем она призналась Володе перед смертью, для меня не было откровением, с тех пор, как она постучалась в дверь нашей кабины (так называлась комната в м2 в общежитии) после прочтения объявления, написанного Володей, об уроках игры на фортепиано. У нас не было денег, мы их потеряли по его вине, и он, владея этим искусством, написал такое объявление. И когда я увидел, как они смотрят друг на друга, понял - денег у нас не будет по-прежнему. После первого урока в актовом зале общежития он объявил: «Мы завтра с Ольгой подаем заявление». Но двум лидерам по жизни было очень трудно жить вместе.
P.S. Последний раз эту историю я рассказал лет двадцать тому назад двум моим приятелям-врачам. Но это была ошибка с моей стороны, ибо моим приятелям не давала покоя слава Чехова и Булгакова, и они оба написали рассказы на эту тему. Один, по-моему, где-то напечатал. Ибо они считали, что Чехов и Булгаков ничуть не лучше. Я не помню эти рассказы, но я помню, что они были чудовищно бездарны. Они много писали, но я ничего не запомнил.
Один из них собрал всех знакомых и читал свой рассказ, где сравнивал человеческую жизнь с броуновским (хаотичным) движением. Он был ужасно горд тем, что придумал такое, и считал, что уже этой «гениальной» литературной находки достаточно, чтобы убить всех наповал. Одна моя знакомая (Многие говорили, что образ персонажа из «Покровских ворот» Маргариты Павловны списан с нее. Но это удивительно: это портрет с натуры: и желание держать мужей рядом, и потрясающее внешнее сходство, и манера разговаривать, ну все.) сказала: "Я не слышала рассказа, потому что боялась взглянуть на тебя. Если бы это произошло, я бы расхохоталась". Помню еще одно его "произведение", по моему оно называлось "В защиту гонококка", где он осуждал человечество за то, что оно пытается выжить это бедное существо из единственной его среды обитания - из слизистой оболочки.
Рассказ был очень скучный и невыразительный. У другого тоже были рассказы. Я даже помню начало одного рассказа. Начинался он приблизительно так: «Вечерело. Гражданин Буфетов (или Шифонеров), точно не помню, но мне по душе больше Буфетов, но я не помню, что он собирался делать, несмотря на «вечерело».
Один из комедийных персонажей Аркадия Райкина мальчик, который устроился в кондитерскую фабрику делать надписи кремом на изделиях, говорил: «Может быть, я не писатель, может быть». Я готов повторить эти слова.
И вот спустя столько лет, после звонка моего друга я решил рассказать об этом.