В начале семидесятых годов я перешел работать в проектную организацию, которая располагалась в здании с атлантами на улице Солянка дом 7.
Мне это решение далось очень трудно, и не только потому, что моим руководителем мастерской был Евгений Николаевич Стамо, который ко мне относился очень тепло и, несмотря на мой возраст, уважительно; но еще и потому, что работать там было интересно. Но от предложения, которое мне было сделано, я не смог отказаться. Главный инженер нашей мастерской, замечательный Владимир Филиппович Телесницкий, перешел главным инженером института, и стал настойчиво заманивать меня к себе, прибавляя ежедневно по 15-20 рублей. Я тогда получал 120 рублей, и когда сумма дошла до «потолка» в 230 рублей, он сказал: «Я останавливаюсь, дальше решай сам, у меня больше нет предложений». Я снова отказался. На следующий день у него нашлись новые предложения, и он снова позвонил и сразил меня наповал: он предложил мне объект – дом Творчества ВТО в г.Ялта, и я согласился.
Но все оказалось не так легко, как хотелось бы. Чтобы проектировать дом Творчества ВТО, необходимо было выиграть внутренний конкурс. Владимир Филиппович был уверен, что я выиграю, поэтому решил для себя излишним сказать мне об этом. Помимо других архитекторов, в конкурсе участвовал мой непосредственный ГАП, человек безусловно преданный профессии и небесталанный, Володя Крохин. В итоге этот конкурс превратился в конкурс между мной и Володей. Картина складывалась следующая. Пришел юноша, которому назначили жалование больше, чем его непосредственному начальнику - седовласому архитектору, который к тому же в два раза старше его и работает там с незапамятных времен.
В Ялте, в этом удивительном городе, я побывал перед началом работы над проектом. Мы туда поехали вместе с Володей Крохиным. И этот город очаровал меня, и не только город, но и территория, на которой предстояло строительство. Недаром именно на этой территории глава Крыма построил себе имение, а адмирал Врангель свои последние дни в Крыму провел именно там, и покидал Россию с этого гранитного причала. Ялта – это жемчужина Крыма, а территория дома Творчества ВТО на мой взгляд один из самых красивых уголков Ялты. Ходили слухи, что под этой территорией целый каскад подземных пещер или рукотворных сооружений, которые
выходят на гранитный пирс. Там действительно остались следы выхода, обложенные булыжником другой породы, в конце пирса.
Увидев всю эту красоту и вернувшись в Москву, мы с большим энтузиазмом и творческой энергией взялись за проект. Под впечатлением курорта на юге Франции Ля Гранд Мот, где стоят десятка два трапеций, я сделал трапецию, разрезанную пополам и смещенную по вертикальной оси на очень крутом рельефе, таким образом верхнее основание этой геометрической фигуры опиралось на склон, а нижняя на очень мощные опоры, входящие чуть ли не в море, и все это завершалось довольно внушительным кубом над осью смещения.
Я считал, что эта форма сама по себе очень привлекательна, но она не должна быть тиражирована как во Франции, а должна быть одна, но гораздо выразительнее. И надо сказать, что мне это удалось. К тому же во Франции эти сооружения стоят на ровном месте, а у меня такой крутой рельеф, и этот прием с разрезом мне казался очень интересным. О том, что эту идею я частично позаимствовал, не посчитал нужным об этом распространяться, справедливо полагая, что авторы всех параллелепипедов не особо каются по поводу содеянного, и не рвут не себе рубаху, и даже не посыпают голову пеплом.
А Володя Крохин не скрывал первоисточник, и под впечатлением японских архитектурных фантазий он пытался перевернуть пирамиду и поставить вершиной на единственную «ногу»-стержень при девятибальной сейсмике. Тогда эти японские проекты, и, кстати, неосуществленные, были очень популярны в архитектурных кругах, и доходили до нас через различные архитектурные журналы. Сказать, что у нас был конкурс - это смешно, поскольку мы сидели в одной комнате, и о какой-либо секретности не было и речи, да это и не было нужно, ибо каждый из нас увлеченно эскизировал варианты своей идеи, и взаимствование было невозможно в силу того, что они были абсолютно разные. В отличие от других (завистников), Володя был очень дружелюбен ко мне и откровенно восхищался некоторыми моими вариантами, и я, наоборот, с юношеским максимализмом критиковал его. В итоге начальством был выбран мой вариант и мне поручили разработку проекта.
Надо сказать, что хотя я тогда работал увлеченно и был готов с жаром защищать свой проект, то, к какому мировоззрению и пониманию
архитектуры я пришел потом, та архитектура не имеет ничего общего. И видимо, у меня уже не будет столько времени, чтобы снова пересмотреть свои взгляды в этом вопросе, и нужно ли это? И еще одно: Володя Крохин помог тогда мне осознать, что никогда не надо опасаться талантливых людей, увлеченных своим творчеством и, наоборот, стараться держаться подальше от бездарей, ибо они завистливы и злобны.
Надо сказать, что Володя не был особо огорчен итогом, хотя чувствовалось, что он очень хотел сделать этот проект, тем более он все равно оставался ГАПом при моем авторстве. Мне помогали: Владимир Малкин, очень высокий брюнет, ходивший, не снимая, в джинсовом костюме фирмы Вранглер несколько лет (иногда он ударялся в философию и считал, что, если и обманывать друга, то хотя бы за миллион, но в итоге, обманывая меня, он удовлетворился несколькими тысячами); и Антонина Николаевна Смирнова – женщина 50-55 лет с красивым и печатью интеллекта лицом и стройной для ее возраста фигурой. К Антонине Николаевне часто приходил сын Игорь- студент третьего курса медицинского института. Он не отличался особой разговорчивостью, кстати так же как и его мама, но однажды, увидев мои эскизы, заинтересовался и стал расспрашивать меня о процессе творчества, как возникают образы будущих сооружений, и массу других вопросов психоаналитического плана, на которые не всегда возможно ответить, даже несмотря на то, что мне и самому интересно поразмышлять на подобные темы. Так Игорь приходил несколько раз и заводил разговоры о психологии процесса творчества, и однажды я сказал ему, что на такие вопросы нет ответов, и что даже З.Фрейд не смог бы расшифровать психологический анализ этого процесса. И Игорь ответил: «На все вопросы есть ответы. З.Фрейд не смог бы? Я смогу!» «Ну что же, студенту третьего курса не грех так рассуждать», - ответил я.
В СССР было несколько регионов, где разрешались монолитные работы. Это регионы с повышенной сейсмической опасностью,и где проектирование велось из расчета 9 баллов по шкале Рихтера. И это давало нам – архитекторам возможность лепить свои фантазии в те «голодные» в творческом плане годы. В те времена в Москве были запрещены монолитные работы, кирпич и мокрые процессы, то есть штукатурка. В исключительных случаях применение этих видов работ разрешалось Госстроем. Изощренная хрущевская и пост-хрущевская всеобщая кастрация архитекторов продолжалась по всей «необъятной», но были оазисы, такие
как Крым и черноморское побережье Кавказа и такие замечательные организации, как ЯлтаСпецСтрой и СочиСпецСтрой, которые могли лепить все, что угодно. Как голодные крестьяне в гражданскую войну передвигались на крышах поездов в поисках пропитания, так и мы стремились в эти оазисы. Инициаторами всех этих ограничений в Москве были строители, поскольку в отличие от архитекторов они обладали в столице очень большой властью, они больше были похожи на правителей и сразу находили общий язык с ними, тем более против архитекторов, которых обе эти категории по каким-то причинам не любили. Вероятно потому, что, во-первых, они не были похожи на них, а во-вторых, за «вседозволенность» при предыдущем правителе. И самое главное: фантазии архитекторов сокращали их объемы и усложняли им жизнь. Им было выгодно лепить миллионы квадратных метров в блоках и панелях и привозить тысячи рабочих в год из других регионов, чтобы не простаивали мощности. Тем временем подходила очередь на жилье тем, которые отработали несколько лет. Так продолжалась их бездарная «песня», отголоски которой и сегодня раздражают нас. А чтобы не было шума и недовольства нескольких «авторитетных» архитекторов, им Госстрой в виде исключения разрешал «мокрые процессы» и снимал ограничения. А другая армия, в основном молодых преданных профессии представителей, радовалась только в процессе проектирования, пока их более ушлые старшие коллеги шаг за шагом не спускали их на грешную землю. Так и у меня разработка проекта подходила к концу и мне предстояла самая неприятная часть работы для автора - это согласования в Москве, в Ялте, в Симферополе и в Киеве.
Прежде чем начинать все согласования, первое согласование было с председателем правления ВТО, народным артистом СССР Михаилом Ивановичем Царевым. Меня предупредили, что он не принимает «современную архитектуру», поэтому я заметно волновался, когда начал ему показывать проект. Но он сказал: «Не волнуйтесь, все хорошо, пожалуй, я готов поменять свое мнение о современной архитектуре». И только после этого проект стал нравиться другим работникам ВТО. Я не буду рассказывать, обо всей изматывающей и изнурительной дистанции, которую мне пришлось преодолеть в моральном плане и в физическом в виде грандиозного ящика с макетом и многочисленных планшетов. Ялту и Симферополь я прошел относительно легко, а вот в Москве и в Киеве меня ожидали разные препятствия. О двух курьезных случаях я расскажу.
Экспертиза была пройдена, я вместе с грузом: то есть, вместе с проектом, с билетом на самолет в Киев, подъехал на площадь Дзержинского в Госстрой РСФСР поставить печать на одном из документов (это была чисто формальная акция). Времени у меня было в обрез, и, когда я вошел в кабинет, чиновнику до обеда оставалось еще минут пять. Я сказал ему, что мне нужно, и что я очень тороплюсь, чиновник посмотрел на часы, задвинул очки на лоб, захлопнул обложку альбома и сказал: «Я не успею поставить печать, у меня гастрит. Я иду обедать, после обеда посмотрю, куда я ставлю печать и только после этого поставлю». Я стал показывать билет, говорить, что я опаздываю на самолет и что это чисто формальная акция, но он был неумолим. Сказав, что не будет ему удачи, я ушел и в раздумьях начал спускаться по лестнице с шестого этажа с намерением перейти площадь к кассам аэрофлота и попытаться обменять билет на другое время. В районе третьего или второго этажа из лифтовой шахты я услышал шум. Подойдя поближе, я увидел сквозь кованые старинные двери лифта застрявшую кабину, притом кабина застряла так, что между потолком кабины и полом этажа было сантиметров 70-80. Я открыл дверь, в эту образовавшуюся щель кто-то из кабины выбросил на этаж портфель, очень похожий на портфель нашего знаменитого сатирика, затем показалась лысина, и владелец портфеля и лысины беспомощными телодвижениями пытался выбраться. Занятия спортом и в частности тяжелой атлетикой, мне помогли, но не без труда, вытащить его. И тут я узнал моего чиновника. Надевая шляпу и встряхивая пыль с одежды, он посмотрел на меня и произнес: «Ну что, пойдемте, я Вам поставлю печать». Мы поднялись на шестой этаж, открывая дверь он что-то достал из портфеля – это был пирожок. Покусывая пирожок и одновременно доставая печать, к этому моменту я уже открыл страницу, на которой следовало ставить печать, он артистичным круговыми движениями макнул в коробку с чернилами и, не глядя на страницу, такими же веселыми движениями поставил печать. Такими же изящными движениями Бельмондо в каком-то фильме сигарету доводил до рта. Я спускался и думал, слава богу, что не получилось как в прошлый раз. А в прошлый раз случилось подобное, когда я работал грузчиком на Курской-Товарной.
Я шел с работы, стояла электричка Москва-Петушки, и вот-вот она должна была тронуться. Маленький кривоногий мужичок, торопясь, чтобы успеть, поскользнулся и упал в щель между поездом и платформой. Он также беспомощно барахтался, я легко достал его и поставил на ноги.
Не обернувшись и не поблагодарив, он продолжил свой бег и прошмыгнул в следующий вагон.
Приехав в Киев и выгрузив весь свой багаж в вестибюле Госстроя Украины на Крещатике, я пошел узнавать, с кем мне следует согласовать свой проект. Оказалось, что с самим заместителем председателя по фамилии Трикаш. Напрасны были мои старания по установке проекта, макета, пока я это делал Трикаш нервно ходил вокруг и бросал недовольные взгляды в мою сторону. Я сразу понял, что ему не понравился ни я, ни мой проект. Да он вообще был недоволен тем, что такие типы вообще существуют. Не дав мне произнести ни одного слова и обвинив меня в татарщине и византийщине, он прочитал мне короткую лекцию о том, что все национальности, которые эпизодически проживали в Крыму были временными гостями, тогда как украинцы жили тут тысячелетиями. Пока все это происходило, один солидный товарищ, бесцеремонно вошел в кабинет и внимательно рассмотрел проект, в основном макет и так же, не произнеся ни слова, ушел. По реакции товарища Трикаша я понял, что это какой-то важный человек. Позже я узнал, что этот человек - председатель Госстроя по фамилии, если память мне не изменяет, Елизаров. Трикаш коротко произнес: «Поезжайте в проектную организацию, которая занимается Крымом, и если они согласуют, только тогда возвращайтесь в Госстрой». Мне кажется, единственный момент, который грел его душу, это то, что мне предстояли очередные мучения по перетаскиванию этого солидного груза. В проектной организации собралось много народу, они с интересом выслушали меня, задавали много вопросов и очень неожиданно для себя я почувствовал какое-то доброжелательное отношение. Они попросили меня ненадолго выйти. Я вышел, и когда я вернулся, они дали мне чистый лист бумаги и ручку и сказали: «Пишите о нашем согласии в том виде, в каком вы бы хотели. И мы напечатаем и подпишем. Видите ли, дело в том, что нам позвонили из Госстроя и сказали, чтобы мы не согласовали, но проект нам очень понравился. Мы, к сожалению, пока не можем делать проекты такого уровня и вы наш коллега, мы представляли объем ваших мучений, поэтому мы согласуем, и будь, что будет» Я был приятно удивлен и благодарен. В такие минуты думаешь, что не все потеряно для спасения греховного человечества. Но на том их помощь не закончилась. Они дали мне машину и сказали, что водитель будет помогать мне, пока я не закончу дела. Трикаш не думал лицезреть меня снова и был безгранично возмущен «подлым» поступком проектной
организации и только повторял: «Я же их просил, вот сволочи». В растерянности он пошел вместе со мной к председателю и стал ему возмущенно рассказывать, какие подлецы в проектной организации, и какой я нехороший. Председатель жестом остановил его. Он задал мне несколько вопросов о том, у кого я работал, и о некоторых руководителях мастерских Моспроекта. Я ответил на его вопросы и сказал, что в Моспроекте я работал у Евгения Николаевича Стамо. «А как дела у Жени и Алены», - спросил он. Я подробно рассказал о жене Евгения Николаевича Алене, о сыне Николае, который наперекор желанию отца пошел учиться в МГУ на географический факультет. Обращаясь к Трикашу, он коротко вымолвил: «Согласуйте!» и подал мне руку и пожелал успехов. Дорога к осуществлению юношеской мечты была открыта. Думая о том, что сегодня происходит на(в) Украине, и о контрастах в человеческих настроениях и поступках, и о новой трактовке многотысячелетней истории, приходишь к выводу, что ничто не появляется в одночасье и не исчезает. Прививанием лжи в головы людей невозможно переписать генетический код и «библиотеку памяти» человека, доходящую до него неведомыми путями. И наблюдая за противостоянием различных областей и групп на(в) Украине, невольно думаешь, а не разные ли «библиотеки памяти» у них? «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои» (Ветхий Завет). А восточная пословица гласит: «Пока ложь дойдет от Багдада до Константинополя, правда не успеет даже надеть сандалии». Но пока эта неторопливая надевает свои сандалии и приходит в этот промежуток времени, ее сторонники и искатели «истины» страдают, и особой радости от ее прихода уже не испытывают, ибо рядом по инерции пока торжествует ложь. И так в растерянности вечно кружится этот ветер, принося то одно, то другое, и часто перемешивая и переворачивая, снова возвращается на круги свои. А с нами остается только этот внутренний голос, тот «код», который пытается донести до нас правду, ибо человеческий мозг не способен сортировать огромный объем информации, который в него поступает.
Я часто стал ездить в Ялту, и как только по дороге из Симферополя в Ялту сквозь кипарисы открывалась панорама величественного моря, меня охватывало волнение и восторг. Меня обычно поселяли в номер Царева М.И., почти всегда пустующий. Он ничем не отличался от обычного номера, только чуть-чуть был больше. А если по каким-то причинам он был занят, тогда в «холостяцкий» корпус. Он был оторван от других зданий, и
фактически это была коммунальная квартира, состоящая из четырех или пяти комнат с общими удобствами. Вся территория была похожа на «сжатый» по территории ботанический сад. Многообразие цветов, кустов и деревьев поражало. Дорожки, подпорные стены и стенки были выложены из разных камней и удивительно органично сочетались с многочисленными растениями. Говорили, что там один садовник работал несколько десятков лет. В мою задачу входило реконструкция всех существующих корпусов и строительство нового спального корпуса. Проект нового спального корпуса я выполнил так, что он касался земли только мощными опорами и одним торцом дома, и располагался на самом недоступном и неблагоустроенном участке. Недоступном и неблагоустроенном из-за очень крутого и каменистого рельефа. Выполняя проект, я старался не трогать не только растения, но и дорожки и подпорные стены, которые уже давно слились с природой, не считая бадминтонной площадки, куда приглашал меня в шесть утра, не считаясь с моим настроением, артист оперетты, народный артист СССР Николай Рубан. Он одновременно был председателем Федерации бадминтона. Наверное, так безжалостно барабанил в мою дверь, а потом и входил бесцеремонно, если я не вставал, зная, что моим проектом предусмотрен снос этой площадки. Отношение было как к юноше, которого надо заставить делать уроки.
За время моих многочисленных поездок, я перезнакомился со многими известными и малоизвестными актерами. Надо сказать, что проект им очень нравился, и они все старались пообщаться со мной и были очень доброжелательны по отношению ко мне, что не скажешь об их отношениях между собою. Относясь с большим уважением к этой невероятно трудной профессии, ни в какие периоды жизни, ни при каких условиях, даже если мне светила бы всемирная слава, я не хотел бы быть актером. Может быть потому, что я с раннего детства хотел быть архитектором? Побывав на всех нашумевших спектаклях известных московских театров, я уже лет 25 не был в театре и, наверное, уже не буду. Объяснять очень долго и не хотелось бы.
Организованный отдых в те времена был доступен не многим, в основном люди снимали комнаты или даже лоджии и сараи, но независимо от условий отдыха, вечером люди шли на знаменитую Ялтинскую набережную и проходили по набережной в одну и другую сторону несколько раз, иногда останавливались полюбоваться морем.
Это были даже не прогулки, а смотрины, молодежь заводила новые знакомства, договаривалась о
встречах и т.д. Я уже и не помню, чем там тогда можно было заниматься, это было в другой жизни. По-моему, на набережной было пара кафе и пара ресторанов не очень доступных для большинства. Но все равно для отдыхающих это был праздник.
Люди, которые отдыхали в доме Творчества, больше времени проводили у моря. Пляж там был не очень протяженный, но очень уютный и недоступный для посторонних. Многие знали друг друга давно и уже не раз встречались не только по работе в Москве и в других городах, но и здесь. Время на пляже проводили компаниями. Когда появлялась возможность, я тоже проводил время на пляже и старался держаться отдельно. Было очень много знакомых лиц, известных людей, но у меня никогда не возникало желания вторгаться в их мир с различными дурацкими вопросами. Тут все обстояло наоборот: держаться отдельно почти никогда не удавалось, поскольку я был тут один, а их было много, и все они живо интересовались будущей судьбой этого живописного уголка.
Однажды я спустился к морю и устроился рядом с очень веселой компанией разнополых людей среднего возраста, но тогда все, кто старше 35-40 лет, казались мне стариками. Они мне очень понравились, потому что вели себя очень непосредственно и всегда веселились. Рассказывали различные интересные истории, но почти всегда веселые, играли различные эпизоды из различных классических спектаклей. Мужчина лет 50-60 вдруг превращался в Ромео, а его сверстница - в Джульетту; или Отелло произносил монолог, пытался задушить Дездемону, а она, принимая защитную позу, оправдывалась на лежаке и прижималась к подпорной стенке из грубого камня, и тут же появлялся Яго и т.д. И среди множества серьезных лиц взглядами, устремленными в море, они заметно отличались своей искренностью, и не боялись быть смешными. Как у Эразма Ротердамского в «Похвальном слове глупости» хмурое и серьезное лицо не всегда является признаком большого ума, а чаще всего наоборот. Я еще с ними не общался, но они мне были уже очень симпатичны. Одна солидная дама, которая явно была одной из главных действующих лиц в этой компании, подошла ко мне и сказала: «Хватит углубляться мысленно в свои проекты, пойдемте к нам, мы хотели бы пообщаться с Вами». Эту даму звали Нина Вячеславовна Горская, она была там с мужем Леонидом, который мало участвовал в их выступлениях, больше молчал и влюбленными глазами смотрел эти сцены и, вероятно, восхищался своей женой. Когда я с ними познакомился поближе,
то меня поразило то, что почти все они прошли лагеря и в отличие от многих своих коллег, оставшихся там навечно, выжили, все прошли «десять лет без права переписки», кроме Леонида. Он был моложе. Они остро ощущали ценность мгновения, и терять время и позировать им не хотелось - они жили. В процессе нашего общения там в Ялте, а затем и в Москве, Нина Вячеславовна рассказывала о своем прошлом. По ее рассказам она была двоюродной сестрой бывшего министра Госбезопасности В.С.Абакумова, и они вместе росли. И часто в детстве, да и когда выросли, между ними всегда возникали конфликты. Она знала о нем все, и это ему больше всего не нравилось. Однажды когда они были еще подростками и, назвав его неучем и невеждой, (по ее рассказам у него было всего четыре класса образования) он ей сказал: «Все равно я буду править миром и тобою тоже». По ее рассказам в прошлом она была балериной Большого театра. Женою артиста Бориса Чиркова и адмирала Арсения Головко. Ее родство и познания подробностей биографии Абакумова имели для нее трагические последствия. Став министром, первое, что он сделал, вернул дом в Колпачном переулке, который принадлежал его предкам, на фасаде дома был барельеф или горельеф с изображением его матери, и посадил Нину Вячеславовну на десять лет без права переписки, обвинив ее в связях с иностранными разведками. Однажды уже в лагерях, когда у нее была очень высокая температура, ей разрешили отлежаться в бараке, а теплую телогрейку у нее выпросила другая заключенная, и ее застрелили, на спине был номер Нины Вячеславовны. Позже, когда я решил написать об этом, в интернете я нашел только одно упоминание о Н.В.Горской. Актриса Кира Николаевна Головко в своей книге «Одиночество в наследство» пишет о балерине миманса Большого театра Нине Вячеславовне Горской, которая несколько раз переходила от Бориса Чиркова к Арсению Головко и наоборот. Там же она пишет, что ее обвинили в связях с иностранными разведками, хотя все ее связи заключались только в том, что на каком-то вечере ее представили какому-то иностранному военному атташе. Я не знаю, жива ли Нина Вячеславовна, если она жива, то ей должно быть больше ста лет. А в биографии Виктора Семеновича Абакумова я ничего не нашел о его происхождении и о родителях и тем более о доме в Колпачном переулке. Антонина Николаевна Смирнова, которая помогала мне в проектировании Дома Творчества ВТО, вскоре умерла, и только после ее смерти мы узнали, что она была женою В.С.Абакумова, и дочкой знаменитого эстрадного гипнотизера Орнальдо (Смирнова) Николая Андреевича. О сыне ее Игоре,
студенте медицинского института, с которым она просидела несколько лет в тюрьме, когда он был еще в младенческом возрасте, я больше ничего не слышал. И только недавно, после его смерти в 2005 году, я совершенно случайно увидел документальный фильм о засекреченном академике Игоре Викторовиче Смирнове, который занимался компьютерной психодиагностикой и психокоррекцией поведения человека. Я сразу вспомнил и узнал сына Антонины Николаевны, студента третьего курса медицинского института, который пытался разобраться в том, как рождаются образы в архитектуре и психоанализ творческого процесса.
После утверждения проекта я покинул эту организацию, и авторский надзор во время строительства вел Володя Крохин. На каком-то собрании директор этого института, обращаясь ко всем, сказал: «Вот вас тут архитекторов больше двухсот, но один стоит всех вас». И обращаясь ко мне, сказал: «Сынок, с сегодняшнего дня у тебя свободный график работы, можешь в институте работать, когда тебе удобно, хоть ночью». Он сам не был архитектором и, может быть, не понимал, как больно может ударить по самолюбию, так называемых, архитекторов. Когда приходили к нему заказчики или какие-нибудь группы людей, он очень неосторожно хвастался: «У нас молодой архитектор, говорят такой есть только один во Франции» (он имел ввиду ЛеКорбюзье) и показывал им мои проекты. Он не осознавал того, что бездари и завистники очень мстительны. Вскоре этот добродушный и искренний русский человек, переходя улицу Солянка, попал в автокатастрофу и скончался. Мои недоброжелатели тут же в журнале «Наука и жизнь» нашли «аналог» моего проекта, и даже не поленились - увеличили фотографию и повесили на моей двери. Ничего общего, кроме декорации лоджии, между этими проектами не было. Мне это было неприятно еще и тем, что в этом больше участвовали люди, которых привел я. Это совпало с тем, что мне позвонили и предложили другую интересную работу, я принял это предложение не без переживаний -мне, конечно, хотелось завершить строительство, тем более оно было начато сразу после моего ухода. Монолитные работы были начаты и завершены в середине семидесятых, почему-то без завершающего куба, и так и стоит коробка по сей день.
Его часто показывают, когда передают прогноз погоды в Крыму. А недавно один конструктор, которого почему-то называют архитектором и у которого довольно часто разрушаются постройки, стоял на фоне этого дома и рассказывал, как много он построил в Крыму. Он не говорил, что это он
построил, но просто стоял перед этим сооружением. Конструкторами этого проекта были Котлярский, по-моему, его звали Володя, и Лидия Винокурова, очень эффектная женщина.
Есть такой телевизионный сериал «Сваты». Мои друзья, просматривая его, часто звонят и говорят, что показывают мой дом. После этих звонков я часто включаю телевизор, чтобы увидеть «мой» дом, но только однажды на фоне двух, видимо алкоголиков, сидящих на берегу моря, я увидел фрагмент мощного пилона. К сожалению, первый и последний сериал, который я смотрел, был «Сага о Форсайтах». Это было в «застойные» годы.
Конечно, такой проект мог сделать только молодой человек, вряд ли у сформировавшегося архитектора поднялась бы рука на такое. Такие объекты размещают на открытках или календарях, но не в специализированных журналах. Подобные объекты будут стоять долго, придавая уют среде, и никогда не испортят панораму города, а что еще нужно, где взять столько «шедевров», и нужны ли они? И как долго они будут «шедеврами» и есть ли они вообще? Среду в городе создают не «кричащие», а просто талантливые сооружения, сделанные от души. Они, кстати, и сохраняются долго, ибо время не обманешь. В отличие от «ценителей», оно редко ошибается. Сочетание и грохот звуков, которые часто называют по недоразумению музыкой, и выключая которые, человек чувствует облегчение, так и бездарные сооружения, вызывающие раздражение, стираются временем. Этого «грохота» в архитектуре стало невыносимо больше, когда люди получили в «помощники» компьютер. Красота никогда не рождается случайно или машиной. Можно ее создать с помощью машины, но не самой машиной. Стеклянные свидетельства, созданные компьютерными компиляторами, исчезнут вместе с «авторами», не оставляя даже маленького следа в истории. А по-моему, этим «авторам» даже все равно. В истории будет пробел, а останутся наши талантливые предки со своими «каменными свидетельствами».
В начале девяностых годов прошлого столетия (довольно странно звучит, не правда ли?) 19 августа 1991 года, после освящения памятника на кладбище, я должен был уже вечером лететь в Крым. Я ехал за отцом Геннадием, было много бронетранспортеров и танков, иногда я обгонял их, иногда ехал между ними, машин практически почему-то не было. На душе было так тяжко, что я думал, ну если меня задавят или убьют, то так тому и быть. Ехал, нарушая все
правила. На улицах не было ни ГАИ, ни милиции. Проезжая около Белого дома, я увидел, что народ начинает возводить баррикады. Было утро, и народу было совсем мало, но среди стоящих там людей я узнал актера Виталия Соломина. Вечером я летел туда, где наш главный «перестройщик» был в добровольном заточении в Форосе. Я проезжал Ялту и увидел издалека дом Творчества ВТО, но, к сожалению, не было времени посмотреть вблизи и походить по территории. Мы направлялись в пансионат «Зори России». Он был третьим по стоимости объектом в СССР. Если память мне не изменяет, гостиница Россия стоила 55 миллионов рублей, белый Дом – 50 миллионов, а «Зори России» - 45 миллионов. Рядом с этим пансионатом, только дальше от моря, я должен был построить два дома. (Я их построил, но вскоре власти Украины отняли их у хозяев, или тот, кто был близко к власти).
Мы устроились на два дня в этот грандиозный пансионат, спроектированный очень крепкой, профессиональной рукой, скорее руками. И то, что мы там увидели, поразило воображение - шло массовое мародерство. Мы пошли вверх по склону, чтобы посмотреть территорию будущей постройки. Сверху открывалась панорама массового таскания чего-нибудь, что попадает под руки. Пока я вернулся в номер, не было ни телевизора, ни ковра. Империя погибала.
По иронии судьбы в разгар конфликта Верховного совета и президента России, между ветвями власти одинаково вредными для России, я снова приехал в Ялту и остановился в гостинице на набережной. Она именовалась пятизвездочной, но питание не тянуло даже на одну звезду. Помимо основной цели моего приезда я планировал поехать в дом Творчества ВТО прямо на следующее утро. Мне было интересно посмотреть, что там изменилось, заодно и сфотографировать. Вечером я решил прогуляться по набережной. Было так же многолюдно как и прежде, но прежде не было такого количества фотографов с питонами и обезьянами, и людей, просящих милостыню. Я наблюдал за одним нищим, у которого мешок наполнился купонами (деньгами) и он водрузил не без труда этот мешок себе на плечи и ушел. Люди также пили, ели и веселились, и такие же были красивые и разные, но атмосфера была совсем другая, мне так казалось, скорее я уже был другой. Я вернулся в гостиницу. Сел на балконе, выходящим на набережную, и долго-долго смотрел на море и на прогуливающихся людей, на бутафорскую каравеллу, служащую, по-моему, рестораном. Вспоминал
свои прогулки двадцатилетней давности с молодыми, умными и чистыми девушками, и мне казалось, что те были гораздо красивее.
Я лег спать, но долго не мог уснуть, окно было открыто и в соседнем кафе крутили одни и те же песни, чаще песню ленинградского певца «Осень» и певицы из того же города, что-то про море. После завтрака, чтобы подумать и спланировать день, я решил это сделать на балконе. Мое внимание сразу привлекла одна сцена. Таксист, владелец старенького, но ухоженного «Мерседеса» выяснял отношения с двумя, вероятно, немками. По-видимому, немки поменяли свои марки на купоны, и по всей вероятности очень щедро поменяли. Они, естественно, желали рассчитаться с таксистом купонами, а таксист отказывался принимать их, и регулярно повторял: «Ит из туалет папир». Немки недоумевали, им видимо было сказано, что это единственная законная денежная единица. В итоге таксист отказался их везти и они гневно что-то приговаривая одновременно по-немецки, удалились.
Я оделся и вышел. Таксист по-прежнему стоял на том же месте. Я подошел и поздоровался. На его лице еще оставалось выражение, которое оно обрело в общении с немками, и он, естественно, не зная о том, что я видел всю эту сцену, обрывочно стал выражать свое возмущение по поводу немок и купонов. Таксист сразу вычислил, что я из Москвы, и по мере того, как я рассказывал ему о своих планах, выражение его лица изменялось. Я попросил его отвезти меня в дом Творчества ВТО, оставить там на два часа, а потом привезти меня обратно. И в конце я спросил, сколько он возьмет. «А я ничего не возьму», - ответил он. «Я вас повезу и туда, и привезу обратно, угощаю». Садясь в машину, он продолжал: «Они погуляли, теперь погуляем и мы». Он имел ввиду иностранцев. Видимо, неприязнь к иностранцам и в частности к немцам у него давно. Ему была не по нраву их прижимистость. Он мне признался, что в основном его доходы от москвичей и от ленинградцев. «Хватит! Они погуляли, теперь мы погуляем», - продолжал он.
Да, многие тогда еще верили в «светлое будущее капитализма» и не понимали, что впереди их ждет много разочарований. К тому времени у меня был солидный опыт поездок в разные капиталистические страны, и я четко понимал, что там жизнь не «сахар», но мои попытки рассказать об этом, не воспринимались.
Мы быстро доехали до ворот ВТО, мое предложение оставить ему деньги, чтобы он потом приехал за мной, было отвергнуто. В проходной я объяснил ситуацию. Меня пропустили, и я долго ходил по территории и фотографировал. Мне очень хотелось бы рассказать о своих впечатлениях, но, увы, все начисто стерлось из памяти, и как не напрягаюсь вспомнить, что было двадцать лет назад, бесполезно, вспоминаю только то, что было сорок лет назад. Этот феномен, наверное, мог бы расшифровать тот студент третьего курса медицинского института, сын Антонины Николаевны, будущий академик. У ворот меня уже ждал мой знакомый таксист. По дороге обратно я допустил бестактность. Я спросил, как называлась марка его машины в прошлой жизни. Он с недоумением ответил: «Естественно, Мерседес». Я потом долго пытался отыграть назад и видимо это с трудом удалось. Мы подъехали к гостинице, и я ему говорю: «Владимир, я сейчас буду класть тебе деньги купюрами по тысяча рублей, а ты скажешь «хватит», когда посчитаешь нужным (тогда рубли принимали с удовольствием, в отличие от купонов). После второй купюры он сказал хватит, но я положил еще, и мы расстались до следующего утра. На следующее утро, уже с вещами, мы поехали в сторону Фороса, и, не доезжая до него, остановились в местечке под названием, отдающим грузинским «ароматом», Кацвелл. Я закончил свои дела, и Володя повез меня в аэропорт. Я прилетел в Москву. Тучи вокруг Белого дома сгущались и противостояние достигло своего предела, а на следующий день по этому очень дорогому «произведению» архитектора Чечулина стали стрелять танки. Противостояли друг другу властолюбивые группы людей, безразличные к судьбе своей страны, в отличие от тех, которые искренне переживали за тех и за других…
Сентябрь, 2012 года.
Р.S. События, которые позже произошли в Крыму и на Украине, хоть и были ожидаемы для людей хоть чуть-чуть интересующихся историей, но не в таких масштабах и не так скоро. Что будет потом? В деталях этого не знает никто, но в общем об этом можно прочитать у Федора Михайловича Достоевского.